Кто наградит Путина за создание революционной ситуации

На фоне действий Минюста, неустанно пополняющего списки иностранных агентов, Петр Верзилов, который и сам является одним из них, в интервью Znak.com рассуждает о том, чем руководствуется власть, почему текущую ситуацию не стоит сравнивать с тридцатыми годами ХХ века, а также немного — о современном искусстве. 

 — Сначала о злободневном. Вот это бесконечное признание СМИ и НКО иностранными агентами, как это вообще, на ваш взгляд, в перспективе скажется на российской журналистике, на гражданском обществе в целом? 

 — Конечно, очевидно, что признание иноагентами НКО, СМИ — и вообще весь этот статус, это создано для того (как в Кремле не раз и говорили), чтобы маркировать часть представителей СМИ и гражданского общества как «врагов народа», показать, что они не являются самостоятельными структурами, а выполняют такой вот «вражеский» заказ. 

Известно, что поправки [в законодательство] об иностранных агентах появились в 2017 году в ответ на признание изданий Russia Today и «Спутник» иностранными агентами в США. Ни у кого нет сомнений, что RT и «Спутник» — это такой пропагандистский департамент российского правительства, отстаивающий точку зрения текущей российской власти. Они были признаны иностранными агентами по закону, который в Штатах существует с 1938-го года и изначально был принят для борьбы с нацистским влиянием. 

Надо сказать, что RT и «Спутник» не играют даже микроскопической роли на американском медиаполе. Их журналистская деятельность глубоко вторична. 

Ни у кого не вызывает сомнений, что «Медуза»*, «Дождь»*, «Медиазона»*, «Проект»* и другие издания не являются рупорами какого-либо государства, поэтому наложить зеркальный статус на действительно независимые издания в России — это ужасное передергивание и попытка заклеймить тех, чья точка зрения не соответствует государственной. 

Безусловно, это приводит к тому, что лучшие российские издания власть осознанно маргинализирует, изгоняет в такое экзотическое подпольное и полуподпольное существование, нарочно убивает и ставит в сложное положение. В этом существовании ты должен соблюдать какие-то безумные бюрократические нормы, проявлять фантазию не в журналистской деятельности, а в отчетности, следовании этим идиотским правилам с плашками в соцсетях и так далее. Это просто такая мстительная бюрократизация деятельности СМИ. 

Конечно, эти издания выживут. По крайней мере, у «Медузы», «Медиазоны», «Дождя» есть достаточная инерция развития, мы все достаточно настроены на продолжение деятельности, в какие бы условия нас ни поставила российская власть. Но это, конечно же, затрудняет нашу работу. 

 — Петиция с требованием отмены закона об иноагентах, которую подписывала в том числе «Медиазона», как вы думаете, она могла повлиять на включение издания в реестр? Или это последствия обращения Максима Шугалея (президента Фонда защиты национальных ценностей)?

 — Я не думаю, что петиция как-то повлияла на это, равно как и заявление Максима Шугалея. Заявление он подал в июле. И тогда уже источники сообщали, что на тот момент решение никак не было согласовано с Кремлем. «Медиазона» была признана иностранным агентом в конце сентября, и деятели «пригожинской команды» не имели никакого влияния на этот процесс. 

— Как вы считаете, журналистское сообщество, точнее, его часть, сделала все возможное, чтобы защитить себя?

 — Журналистское сообщество показывает довольно сильную солидарность. Например, прошел марафон «Дождя» «Агенты людей» в поддержку изданий и людей, который попали в списки иноагентов. Также была петиция, о которой вы упоминали. Конечно, солидарность никогда не знает пределов, и чем больше людей реагируют на эти процессы, чем активнее они это делают, тем прекраснее и лучше. И мы чувствуем солидарность, я в свой адрес, в адрес «Медиазоны» слышу много теплых слов. Люди выражают поддержку, мы получаем донаты в достаточном количестве. 

— Вы известны не только как издатель, но и как политический акционист. Давайте вспомним, как вышло, что вы вообще им стали? 

 — Издателем я стал уже после того, как многие годы был политическим акционистом и, собственно, моя медиа-деятельность гармонично вылилась из нашей художественной деятельности. В 2007 году возникла первая художественная группа, которая многими любима была и любима до сих пор. Это группа «Война», которая сделала с 2007 по 2011-й годы много прекрасных акций. Затем в конце 2011 года возникла группа Pussy Riot, о которой рассказывать никому ничего не надо — все прекрасно знают о ней практически все. И как итог той большой правозащитной кампании, которая была развернута во время нахождения участниц Pussy Riot в колониях (что на тот момент было беспрецедентным делом, так как это был первый опыт столь резонансного тюремного заключения за абсолютно символическое художественное действие), мы создали правозащитную организацию «Зона права»*, которая сейчас прекрасно функционирует (и тоже была объявлена иностранным агентом), и возникла «Медиазона». 

«Медиазона» изначально ставила себе целью фокусироваться на вопросах, связанных с тюрьмами, полицией, судами. Впоследствии тематика была расширена. Ну и так получилось, что российское общество с 2014 года как-то само стало гораздо ближе к тематике «Медиазоны». Поэтому «Медиазона», собрав под руководством нашего главного редактора Сергея Смирнова* чудесную и профессиональную команду журналистов, смогла достичь таких прекрасных результатов. Так что и художественная деятельность, и медиа-деятельность в качестве издателя «Медиазоны» — обе важны и являются неотъемлемыми частями меня. 

 — Я читала, что одной из, скажем так, художественных задач группы «Война» была борьба с социально-политическим мракобесием и за свободу современного искусства. Можно ли сейчас сказать, что добиться этого не удалось? Возможно ли добиться этого в принципе? 

 — Если говорить о том, что одной из целей «Войны» была борьба за свободу современного искусства, то с этой конкретной целью и «Война», и Pussy Riot справились очень хорошо. Потому что мы первыми в России создали такой большой жанр политического акционизма, который показал, что современное искусство может быть таким очень мощным творческим политическим актом. И вообще жанр политического искусства, благодаря нашей деятельности, стал знаменит не только в России, но и во всем мире. 

Особенно во время существования группы Pussy Riot всему миру вдруг стало очевидно, что вот и в России есть такое искусство, которое может быть одновременно и политизированным, и очень творческим. Это действительно сильно отличалось от всего иного русского искусства, и от художественных процессов, происходящих на Западе и в других регионах мира. Это такое очень русское искусство, очень характерное для нашей страны и нашей политической ситуации. Те вещи, которые мы делали, вдохновляли и художников, и политических активистов, и гражданское общество. И вообще одна из важнейших задач людей, выступающих в политическом поле, — вдохновлять друг друга на борьбу ради разных изменений. 

— Есть ли смысл у политического акционизма в современных реалиях, когда большую часть общества вообще довольно трудно чем-то расшевелить? 

 — Я не думаю, что можно говорить о том, что современное общество трудно расшевелить. Это некорректное высказывание. Люди довольно отзывчивы на разные события. Другое дело, у всех разный уровень отзывчивости. Для кого-то уже серьезным жестом является какое-то действие в интернете или показ своей бабушке какого-то ролика. А для кого-то является важным действием пойти и стать организатором или участником митинга или организатором художественной акции. То есть каждый для себя выбирает уровень действия и в целом, мне кажется, люди достаточно сильно реагируют на разные стимулы, которые возникают в обществе, на действия других людей, которые вдохновляют. 

Действительно, сейчас такое время, когда собственно российское государство, конкретно в 2021-м году, с января месяца включило все возможности репрессивного аппарата, и это затрудняет открытую активистскую политическую деятельность, и людям просто некомфортно и сложно это делать. Но я бы не сказал, что это вопрос того, что людей сложно расшевелить. Даже в довольно репрессивных ситуациях: при угрозе быть избитым, сесть в тюрьму, получить большой срок — мы видели, как в январе, в апреле выходили по всей России десятки, сотни тысяч человек. И этого очень много в этой суровой реальности. 

Поэтому и у политического акционизма та же задача, что и всегда была, — вдохновлять других людей, показывать, что вот — борьба возможна, она нужна, необходима. И нужно придумывать разные творческие и не творческие методы этой борьбы. Поэтому смысл акционизма сохраняется и очень важен. 

— Вы участвовали в различных протестных акциях, пережили отравление, обыски, возбуждение уголовных дел. А ведь вы могли бы спокойно жить, допустим, в Канаде. Что вами движет? 

 — Ну почему обязательно в Канаде? Я мог бы спокойно жить даже в Африке, которую очень люблю и люблю туда путешествовать, провел там достаточно много времени этой зимой. Африка более интересное место для путешествий и для жизни, чем Канада, как мне кажется. Конечно, все эти годы я занимался художественной и политической деятельностью в России, потому что я очень люблю Россию. Я вырос в этой стране. Я ее гражданин, меня воспитала русская культура, я чувствую ответственность за то, что происходит в этой стране, и мне хочется прилагать все усилия, которые я могу приложить, чтобы сделать ситуацию в стране лучше. Это и помогает пережить обыски, задержания, аресты, даже попытку убить меня со стороны Владимира Путина и органов госбезопасности, которая была в сентябре 2018 года. Ты понимаешь, что все эти вещи могут возникнуть, но когда тебе важно изменить ситуацию в России, борьба любой ценой, то ты к опасностям относишься, как к таким диким, интересным приключениям, как бы это парадоксально ни звучало. 

— Если посмотреть на tone of voice многих сторонников Навального, то складывается впечатление, что среди них есть мнение, что россияне как бы заслуживают такого режима, который сейчас сложился в стране. Что вы думаете по этому поводу?

 — Я, честно говоря, не очень слышал такой тон у тех сторонников Навального, с которыми я общаюсь. Не уверен, где именно вы его услышали. Вообще нельзя сказать, что человек заслуживает какого-то плохого политического устройства, потому что он недостаточно активен. Это не очень корректная постановка вопроса. Можно ли сказать, что жители Северной Кореи заслуживают, например, северокорейского режима во главе со Всепобеждающим маршалом товарищем Ким Чен Ыном? Безусловно, нет. Это более сложные процессы. 

— Очень часто сегодня можно услышать по отношению к текущей ситуации сравнения с 1937 годом, часто называют происходящее «репрессиями». Как вы думаете, уместны ли подобные сравнения? С каким бы историческим периодом вы бы сравнили современность?

 — Происходящее можно назвать репрессиями. И происходящее в отношении гражданского общества, и политических активистов, и особенно Алексея Навального, и СМИ, и НКО. Другое дело, что я бы, наверное, не стал огульно сравнивать с 30-ми. 30-е — все-таки период огромной крови сотен тысяч арестованных и расстрелянных. И как-то вот аналогия с происходящим сегодня несколько неадекватна. Нынешний период похож на разные репрессивные периоды нашей истории. Например, он довольно сильно местами похож на период после окончания первой русской революции: 1907-й, 1908-й годы. На реакционные периоды правления Александра III, Николая II наша ситуация текущая смахивает. Это все равно не очень верные аналогии, но можно смотреть на них. И хочется, чтобы власть понимала, что столь идиотские шаги приводят к возникновению революционной ситуации. 

Смешной апокриф гласит, что большевики после Октябрьской революции хотели дать Николаю II орден за создание в стране революционной ситуации. Вот мне кажется, Владимиру Владимировичу Путину вполне тоже можно такой выдать. 

 — Самый последний вопрос. Как вы относитесь к присуждению главреду «Новой газеты» Дмитрию Муратову Нобелевской премии? Окажет ли по-вашему это какое-то влияние на отечественную журналистику?

 — Это большое прекрасное событие. Это, прежде всего, дань героизму погибшим журналистам «Новой газеты», прежде всего — Анне Политковской. Их подвиги и храбрость беспримерны, и они за то заплатили своими жизнями. Прекрасно, что Нобелевский комитет оценил такую деятельность русских журналистов. Естественно, мне, как и многим, кажется, что в текущей ситуации данная премия была бы более уместна для Алексея Навального, который, с моей точки зрения, внес наибольший вклад в появление свободы в России и заплатил за это своей свободой, тюремным заключением. И непонятно, сколько еще он будет находиться в заключении. В данной ситуации премия была бы более актуальна для него. 

Но премия была присуждена Дмитрию Муратову и коллективу «Новой газеты». И это, конечно, окажет влияние на журналистику. Надо думать, это заставит власть более внимательно относиться к журналистике, понимая, что в мире относятся с уважением к тому, что происходит в нашей медиасреде. И надеюсь, что это сможет снизить темпы зачисления новых изданий и новых людей в списки иностранных агентов. Нас, зачисленных, как говорится, уже не спасти, но мы будем рады, если хотя бы Нобелевская премия мира повлияет на то, что меньше коллег окажутся в этих списках.